НКВД. Война с неведомым - Страница 77

Практика к тому же показывает, что порой реальнейшее животное способно приобрести в глазах обитателей данной местности черты мифологического чудовища: например, того же карликового бегемота, зверя, в общем, безобидного, негры считали «ядовитым» и панически боялись к нему даже прикоснуться. В разных частях света прямо-таки мистическими свойствами наделяли гиену и росомаху, волка и комодского варана. Так что, возможно, сообщения о реальном Полозе, то ли ящере, то ли змее (а быть может, и змее, и ящере) примешались позднейшие наслоения чисто сказочного плана. Сказка тесно переплелась с рассказами очевидцев.

Однако предания о волках, способных человеческим голосом беседовать со странствующими царевичами, еще не делают волка мифологическим животным. И так далее, примеров можно подобрать много.

Районы дикие, необжитые, где в буквальном смысле не ступала еще нога человека, весьма обширны – что за Уралом, что на Урале. И не исключено, что где-то в уральской горной тайге и сейчас греется на солнышке реликтовое животное, именуемое Великим Полозом – и по своей неразумности представления не имеющее, что молва наделила его способность оборачиваться человеком и «отводить» золото…

Эка невидаль…

Геологические были о странном. Быль о машине-невидимке.

Это случилось в середине лета 1977-го года. Лето это памятно, в первую очередь, даже не своими странностями, о которых рассказано ниже, а тем, что именно тогда в Красноярском крае из магазинов начисто исчез шоколад. К этому привыкли не сразу, вот это выглядело по-настоящему странно: долгие годы шоколада в магазинах было хоть завались, и вдруг он исчез в одночасье, сначала показалось, это ненадолго, но выяснилось – лет на десять.

Ладно, не будем отвлекаться. Наш отряд тогда, как говорят в геологии, стоял на крохотной таежной речушке, у склона огромной и пологой, километров десять в диаметре, сопки, сплошь заросшей лесом. По другую сторону сопки – деревня. Из деревни к лагерю вокруг сопки вели две дороги, с высоты птичьего полета, надо полагать, смотревшиеся огромными полукружьями. Дорога с правой стороны сопки и дорога с левой. По какой из двух ни пойдешь от лагеря – придешь в деревню. По какой ни пойдешь от деревни… Ну, соответственно.

Место это, как в первый же день выяснилось, было медвежьей территорией. Медведь – зверь оседлый, отгораживает себе строго определенную территорию и, подобно средневековому феодалу, считает ее своим законным и неотъемлемым владением. Другим медведям внутрь отмеченных границ заходить категорически не рекомендуется – иначе хозяин постарается пустить их клочками по закоулочкам. Людям гораздо проще. Сытый и здоровый медведь никогда не трогает без особой нужды ни людей, ни домашнюю скотину, если люди соблюдают несложные правила.

Позже выяснилось, что здешний топтыгин был не просто феодалом, а наследственным хозяином. Поколении, кажется, в четвертом. И прадедушка его, и дедушка и папаша (а может, прабабушка, бабушка и мамаша, в такие тонкости никто не вдавался) обитали в этих самых местах с довоенных времен. С деревенскими медведь поддерживал своего рода нейтралитет: в селе он не пакостничал, коров, во множестве шлявшихся по тайге, никогда не трогал, а деревенские, в свою очередь, воздерживались от актов вооруженной агрессии по отношению к династии топтыгиных. Городские охотники в те времена туда не добирались. Так что всем было удобно, всем было хорошо, и людям, и косолапому.

В первый день, когда мы только прибыли и разбили палатки, мишка, естественно, возмутился в точности так, как вознегодовал бы какой-нибудь мелкий барон, узнавши, что неподалеку от стен его родового замка устроила табор неведомо откуда нагрянувшая цыганская орда. Битых трое суток «хозяин тайги» бродил где-то по вершине сопки и орал средь бела дня, что твой Змей Горыныч – пугал и выпроваживал, авось да уберемся. Рычанье и рявканье, надо сказать, впечатляло – сильнее медвежьего рявканья по психологическому воздействию только, пожалуй, вопли рыси в ночной тайге.

И тем не менее отряд и не подумал менять дислокацию. Мы прибыли туда месяца на три, не меньше, нам предстояло вдумчиво и скрупулезно провести электроразведку именно на этом участке. Рабочие планы подразделений министерства геологии испокон веков составлялись без учета медвежьих эмоций…

За три дня медведь кое к чему присмотрелся. Определенно сообразил, что ни у кого из непрошеных гостей нет ружей и, судя по поведению, охотиться они не собираются вовсе (такие вещи косолапый понимает прекрасно). И не мог не отметить также, что двуногие регулярно ходят по своим, строго определенным маршрутам. И не мог не сделать вывод: люди прибыли по каким-то своим делам, с его делами не пересекающимися вовсе.

В том, что медведь рассуждал именно так, убеждают последующие события. На четвертый день медвежьи обиженные вопли уже не раздались, и все три с лишним месяца, что мы прожили у речушки, мишка вообще не дал о себе знать. Никуда он не ушел, конечно – просто не давал более о себе знать ни ревом, ни следами. Сосуществовал с нами настолько незаметно, что, если не знать о нем заранее, можно было подумать, будто его там и нет.

Ну, это лирика… Итак, мы стояли на речушке. Два-три деревянных барака, оставшихся от каких-то предшественников, полдюжины палаток, пять-шесть молодых специалистов обоего пола с новехонькими дипломами о высшем и среднем специальном образовании, да два десятка работяг, сиречь нас. В общем, именно этот лагерь описан в романе «Охота на Пиранью» – примерно так он, заброшенный нами по окончании работ, должен был выглядеть.