НКВД. Война с неведомым - Страница 71

Нет, но народ был – мама родная! Не поверите, но однажды когда мы только прибыли, подошел ко мне один такой, диким волосом заросший, предупредительно скинул шапку и, таращась на мои погоны, поинтересовался: а что, мол, пан офицер, у вас в Петербурге новый переворот случился, и это вы, надо понимать, большевиков выгнали? Мол, как же иначе, если российский офицер при золотых погонах…

И ведь не подшучивал контрреволюционно, ничего подобного! Это дитё дикой природы и в самом деле именно так рассуждало: раз пришли москали при золотых погонах, значит, это старорежимная власть большевиков наконец погнала, иначе как же истолковать…

Вот такой был контингент. Крайне специфический. Мало того, наш Юрек в один прекрасный момент приперся и заявил, что он колдуна встретил. Самого что ни на есть натуральнейшего, можно сказать, патентованного колдуна. При немцах этот экземпляр якобы где-то ховался, а теперь вернулся на старое место, починил хатенку и намерен там обитать… Мы с Янушем были ребятки современные и просвещенные, городские орлы, в колдунов не верили. Юрек, правда, со всей серьезностью упирался в своем мнении, но мы ему велели не лезть больше с антинаучной мистикой. У нас хватало забот посерьезнее. В тех краях кто только не ошивался – аковцы, немцы-окруженцы, бандеровцы заходили, прятались по чащобам литовские полицаи, польские пособники гитлеровцев, власовцы, белорусские «дубровники». Настоящий Ноев ковчег, только наоборот – всякого дерьма по паре. Чтобы расчесать их всерьез, у нас не хватало сил – ну, делали что могли…

И вот однажды подстрелили Данку – мы так и не узнали, что именно это была за сволочь, какой разновидности… Шарахнул кто-то из пистолета по проходящим, прячась в чащобе. Пистолет вообще-то справедливо считается оружием идиотов, и лезть с ним на четверых, вооруженных гораздо крепче, по меньшей мере глупо. Но, видимо, у человека очень уж кипел разум возмущенный. Высадил обойму из чащи и смылся. Двое так и остались невредимыми, одному этот гад залепил в мякоть ноги, а вот Данке прилетело гораздо серьезнее – под лопатку, слева, в такое место, что дела обстояли хреновато…

Нет, не санитарка. Она в том подразделении служила самым настоящим оперуполномоченным. Амазонка, ага… Исключительно красивая была девушка, и помимо того, хваткая. С подпольным прошлым – из Армии Людовой, которая, в отличие от Крайовой, ориентировалась на Москву. Наш человек. Нет, не коммунистка. Просто – наша. Коммунистов, откровенно говоря, там было с гулькин…

И теперь, пожалуй, можно признаться, что у меня с ней был роман. Военно-полевая любовь. Роман полный и завершенный, так что далее ехать некуда… Ну, ну, ну… Все было.

Ей, вообще-то, по большому счету, не было особой нужды идти на то прочесывание. Пошла. Она мне так никогда и не рассказала, в чем там дело, но не осталось никаких сомнений, что у нее был, как говорится, свой счет. Помню, в Литве она однажды справедливость устанавливала… С неженской твердостью. Как говорится, впереди нее все разбегалось, а позади рыдало и горело. Ну, и правильно, вообще-то – нехрен палить из хуторочка по доблестному Войску Польскому. Тут уж – кто не спрятался, мы не виноваты… В общем, это со своими была мягкая и красивая девочка, а что касаемо суровой службы… Так ведут себя люди, у которых определенно есть к неприятелю немаленький счет…

Когда ее принесли на руках, состояние у меня, сами понимаете, было прескверное – как серпом по причиндалам. Я ж к ней… относился. Она была – моя. Хлопцы тоже были на взводе, моментально ж разнеслось – Дануту подстрелили! К ней все дышали неровно, красавица, боевой товарищ…

А дело было совсем плохо. Пришел военврач, пане Гершль – хороший был врач, из львовских довоенных, и, между прочим, доброволец. Родных у него извели почти всех, немцы во Львове, а литовцы на Виленщине, и счет у него был свой…

Посмотрел, потрогал рану, покачал головой… Она уже лежала без сознания, губы синели, и лицо становилось по-особенному белое… Отвел нас с Янушем в соседнюю комнату, снял свое легендарное пенсне – оправа чистого золота, довоенное, подарок от благодарных пациентов – и говорит примерно следующее:

– Как ни прискорбно, панове, но это один из тех случаев, когда медицина бессильна, выходного отверстия нет, пуля застряла где-то в области сердечной сумки, ритмы сердца затухающие…

Не знаю, как я выглядел со стороны. Наверняка хреновато. Януш стал, как собственный бюст – бледный, скулы закаменели. Но произнес спокойно:

– Можно что-нибудь сделать?

Пане Гершль – а пенсне он, теперь ясно, снял, чтобы не смотреть нам в глаза, он же был близорукий, добрых минус десять – опустил ученую голову:

– Думаю, могла бы помочь немедленная операция в хорошей клинике с соответствующим оборудованием, запасом крови… Иных вероятий у меня нет.

Мы с Янушем не перемолвились и словечком – только переглянулись. Поняли друг друга моментально: все, что подходило под определение «хорошая клиника», располагалось за полтыщи верст от нас. Имелся лишь обычный дивизионный медсанбат – и тот километрах в семидесяти. Мы бы ее не довезли. Видел я, что получается, когда пытаешься везти людей с подобными ранениями. На «виллисе», по лесным колдобинам. Растрясет моментально. Усиление внутреннего кровоизлияния – и концы…

Пане Гершль стоит, разводит руками… А вокруг нас вертится вышеупомянутый Янек Выга и лезет с совершенно антинаучной идеей:

– Пан майор, пан капитан… Давайте я вам в два счета приволоку этого… (И называет имечко того колдуна.) Точно вам говорю, он и не таких вытаскивал, ручаюсь честью и погонами, я своими глазами видел в тридцать шестом…